Наверное, местоположение темы не совсем адекватно, ибо я конечно никакой не профессионал гей-культуры...и в целом, мое мнение, я думаю человечеству в целом на этот счет совершенно бесполезно.
Я не культуролог, я даже плохо разбираюсь в сущности ориентаций в принципе но...как пела группа Алиса:
"К несчастью, я слаб, как и слаб очевидец событий на Лысой Горе"
В общем ценность у меня одна.
Я жила и умела потреблять информацию в то время, когда с запозданием на 10-20 лет на Россию нахлынула волна сексуальной революции и либерализьма. Гей - еще не стало словом ругательным, требующим обязательного самоопределения, человечество все еще верила в существование бисексуалов, и мальчику с девочкой гетеросексуальной ориентации было по приколу сходить в гей-клуб на свиданку, потому что там показывали и женский и мужской стриптиз, было много студентов и молодежи, потому что бухло стоило дешево, и вход был тоже недорогой)))
А других клубов и не было(с) А. Уайлдер
На самом деле были. Но туда если бы я пришла - то пришла бы на съем. Поскольку я никогда не практиковала проституцию, и не интересовалась знакомствами на материальновыгодной почве. А пафос мне в принципе не очень понятен - конечно выбора не было.
А еще у молодежи было 2 молодежных журнала:
Ом и Птюч
Нет, ни женских журналов не было, мужских тоже. Был общий.
Так сложилось, что и Омом и Птючем владели довольно известные деятели гей-субкультуры. И на волне того как в постсоветское пространство вообще хлынул весь литературный мусор (и не только) из всего запрещенного ранее, так и на страницах именно этих журналов я познакомилась с большинством деятелей этой самой гей-субкультуры конца 20, начала 21 веков.
Собственно начать свой рассказ я хочу именно с разговора о журнале "Ом".
В связи с чем приведу выдержки из википедии, потому что согласна с оценкой этого журнала на все 100 процентов. Действительно, для меня это тоже было именно так.
«ОМ» — российский молодёжный журнал, который называли «тусовочным».
В мае 1995 года Игорь Григорьев, редактировавший до этого журналы Imperial и «Амадей» приступил к новому проекту — «ОМ».
Выход журнала в ноябре 1995 года стал событием на рынке российской периодической печати. Пресса назвала журнал «библией» нового поколения российской молодежи, постепенно обращавшей свои взоры на западные либеральные ценности и воспринимающей западный образ жизни.
За непродолжительное время журнал «ОМ» стал самым успешным ежемесячником в России, адресованным поколению Х — первому поколению постсоветской эпохи. «Журнал для тех, кто хочет знать больше и быть лучше» мгновенно приобрел колоссальную популярность. Влияние «ОМа» было настолько велико, что в российской прессе появились такие термины как «ОМоподобный», «ОМообразующий», «ОМообразный» и т. д. Целое поколение, становление которого выпало на середину 90-х годов, считали журнал маяком, по которому сверяли свою жизнь — слушали музыку, смотрели фильмы, читали книги, носили одежду, о которой писал журнал
Журнал явился первооткрывателем многих российских поп-звёзд — от Ильи Лагутенко до Земфиры.
Журнал ежегодно удостаивался титула лучшего журнала года по оценке коллег-журналистов (профессиональная премия музыкальных массмедиа «Знак качества»).
В ноябре 1998 года Григорьев оставил пост главного редактора журнала, объяснив причины своего неожиданного ухода в своём последнем редакторском письме:
Я смею констатировать, что наш журнал всё это время формировал и поддерживал культуру, в которой теперь есть место героям своего Поколения. Недавно в интервью одной из столичных радиостанций на вопрос диджея «В чём секрет успеха журнала?», я ответил буквально следующее: «Меня интересует не сам процесс создания печатного продукта, а формирование атмосферы вокруг него, его легенды, мифа, если хотите. В первую очередь, это люди — герои журнала и его читатели — те, кто согласился с этой легендой, воспринял её и играет вместе с нами в жизнь по тем же правилам». За три года издания ОМ нарисовал портрет поколения, которое выбрало себе несколько иной путь, чем его родители. Я бы назвал его Поколением Свободы (я бы тоже так назвала себя - прим. Анх ). Уверен, что по ОМу будут изучать новейшую историю нашей с вами страны.
Российская пресса так комментировала уход Игоря Григорьева из журнала «ОМ»:
Он одним из первых начал выражать свою эпоху. Видимо, сам Григорьев настолько сильно ощущал свою незащищённость перед современным миром, что начал делать журнал, который бы помог прежде всего ему самому, а потом уже и нам немножко разобраться в этом мире, хоть насколько-нибудь формализовать свои знания о нём… Григорьев просто желал понять суть, а понять её можно было только путём борьбы с самим собой — со своим снобизмом, ханжеством и, наконец, страхом… Он как бы боролся, подставляя свой организм под удары действительности. 3 года он являлся главным редактором самого провокационного и жёсткого издания на российском рынке. По всей видимости, он неожиданно понял, что устал и исчерпал себя…"
— Аргументы и Факты, сентябрь 1999 г.
1999 — 4-й, итоговый, сборник (на КД) лучшей музыки журнала «ОМ»: Земфира, Мумий Тролль, Оберманекен, Мегаполис, Tequilajazzz, БИ-2, Сплин, Маша и медведи, Танцы Минус, Лика.
(Да-да, все эти группы - их популярность и культовость - многие не знают, но заслуга именно этого журнала) Кроме того, Агата Кристи, например....и такие деятели искусств как Рената Литвинова и Иван Ургант. Все они родом оттуда. Так что Игорь был прав, на самом деле, анализировать эпоху вполне можно на примере журнала Ом - потому что он действительно являлся интеллектуальным и стилевым центром. На самом деле, я думаю, что даже и стиль и жанр изложения материала, и бесед на анх.ру, тоже (хотя я конечно не журналист, и не пытаюсь примазаться) но взросли на том же самом материале.
В 2004 году И. Григорьев предпринимает попытку реанимировать журнал ОМ и возвращается в кресло главного редактора. Попытка эта была неуспешной — журнал «ОМ» окончательно закончил своё существование в 2006 году.
Да, в принципе где-то в это время Свобода уже закончилась и вентиль перекрыли - примечание мое
Спустя 14 лет после выхода журнала писатель Сергей Минаев пишет:
Сказать, что «ОМ», в культурном плане, сделал для моего поколения больше, чем любая другая медиа было бы весьма банально, но это так. То был единственный журнал, который прививал вкус к правильной музыке, кино, литературе и прочему... С тобой неспешно беседовали, как бы давая понять, «да, чувак, мы тоже сначала не вкуривали что это за „портисхед“ такой, и почему Том Йорк должен стать иконой. Но, потом разобрались, и нам очень понравилось. Попробуй — уверены, что и тебе тоже». В 1995—1997 годах это была, пожалуй, единственная отдушина для 20-и летних юношей и девушек, той самой «депрессивно-прогрессивной молодежи»(с), которая имела несчастье полагать что могут быть несколько иные ориентиры в жизни, чем малиновые пиджаки, «бэхи семерки», «пасти коммерсов» и «сгонять в Метлу».
ОМ был этакой общей кухней для тех кто «врубался». Кондиционером, в душной стране-жигании. Стране, состоящей из малинового перезвона «владимирского централа» в караоке, позвякивания золотых цепей на пивных шеях авторитетов, нескончаемых «под кем стоишь» и шелеста купюр, пересчитываемых в кассе казино «Розентол» немногословными грузинами.
Сайт журнала Ом с замечательным для современности слоганом: Ом - единица сопротивления
На самом деле, вы мне не поверите...действительно журнал писал обо всей актуальной культуре. Писал очень умно, неординарно, нетрадиционно обозревая привычные вещи и на страницах ее без всяких комплексов сожительствовали интервью наших звезд и например истории о Пьере и Жиле или Жане Жене итак далее, о которых речь пойдет потом.
Речь шла порой даже о самых обыденных вещах. Но какие авторы работали там и писали на Игоря Григорьева! Какие личности!
_________________ Libation for failure
Последний раз редактировалось: Анхесенпаатон Ра (Вт Июл 30, 2013 2:57 pm), всего редактировалось 1 раз
Это один из моих литературных идолов, человек безусловно повлиявший на мой стиль изложения материала, и тот, у которого я сознательно училась писать определенные вещи, и который несомненно повлиял на формирование моего стиля...журналист, писатель и порно актер:
Ярослав Юрьевич Могутин.
Этот человек известен вам по моим рассказам прежде всего как автор покорившей меня как начинающего писателя фразы "Джон шароебился на кухне" и стихов "Засунь в меня поглубже хобот, засунь в меня как зверь, как робот, единственный, неповторимый, электроеб электропровод". Автор "Романа с немцем" где помимо глумливого описания убогости нравов гей-сообщества и упоительного наслаждения актами содомии, яростно продвигал возмутительную идею о том, что нас, русских, несказанно эротически на самом деле заводит идея, что нас может жестко поиметь физически в буквальном смысле этого слова фашист.
Что же это за отмороженный пришелец такой? Порноактер, разбойник, или бомж? Как бы не так, леди....возможно я сейчас порву чей-то мир очень грубо и жестко, но....
Ярослав Юрьевич Могутин (родился 12 апреля 1974, в г. Кемерово) — современный русский писатель и художник. Живёт и работает в Нью-Йорке. Автор семи книг, получил премию Андрея Белого. Профессионально занимается фотографией.
Ещё подростком приехал в Москву, где стал работать журналистом в изданиях «Независимая газета», «Московские новости», журнале «Столица».
Откровенные и провокационные публикации в газете Евгения Додолева «Новый Взгляд» создали ему скандальную известность и стали причиной возбуждения против него трёх уголовных дел, по которым он мог получить тюремное заключение до семи лет.
В 1994 году свежесозданная Судебная палата по информационным спорам при Президенте Российской Федерации, «руководствуясь пунктами 4, 9, 29 Положения о Судебной палате», рассмотрела в содержание публикации «Чеченский узел. 13 тезисов» в газете «Новый Взгляд», результатом чего стало возбуждение уголовного дела. Могутин был вынужден эмигрировать в США, где получил политическое убежище при поддержке правозащитных организаций, в частности Amnesty International и Американский PEN. После отъезда публиковался и в «Новом Взгляде», и в «Лимонке» Эдуарда Лимонова, постоянного колумниста «Нового Взгляда» в 1993—1995 гг.
В США интересы Могутина в большей степени занимает изобразительное искусство. Начиная с 1999 года проходят его персональные выставки в Нью-Йорке, Берлине, Стокгольме, Москве. Фотоработы публикуются в журналах BUTT, The New York Times, The Village Voice, i-D, Visionaire, Bound & Gagged, L’Uomo Vogue.
Его поэзию, фикшн, эссе, интервью цитирует множество публикаций и антологий. Литературные работы переведены на шесть языков. Сам Ярослав переводил на русский язык поэзию Аллена Гинзберга, эссе Уильяма Берроуза, фикшн Дэнниса Купера. Под псевдонимом Tom International снялся в порнографическом агитпроп-фильме Брюса ЛяБрюса «Skin Gang» (1999), а потом ещё в четырёх откровенных картинах Майкла Лукаса, позже, в 2004 году и под своим именем — в независимом кино Лауры Колейа «Stay Until Tomorrow» (2004).
1 июня 2000 года в Москве в Чеховской библиотеке состоялся творческий вечер Ярослава Могутина. Это было первое выступление Могутина в России с тех пор как он попросил политического убежища в США.
В 2004 году совместно с Брайаном Кенни основал «SUPERM» — труппу мультимедийного локализованного искусства, выставляющуюся в галереях и музеях Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Москвы, Берлина, Лондона, Осло, Бергена, испанского Леона.
В сентябре 2011 года принял американское гражданство.
Я думаю, что вы сами отметили в процитированной биографии автора тех людей, за которых наверняка зацепился ваш взгляд.И да, Уильяма Берроуза, Аллена Гинзберга и Денниса Купера мы еще упомянем ниже. Возможно, что чье-то обывательское представление о гей-субкультуре как о слащавом мирке песен хомячков сильно пострадает.
Однако, при всей кривоватости и может быть даже дешевом пафосе провокации буржуя....я бы сказала что в целом в этом движении заключалась некая революционность. И она касалась не борьбы за права ЛГБТ, а права человека говорить правду. Собственно нелегкая история журналистской карьеры Ярослава Могутина - эпитафия нашей свободе слова в миниатюре. Как бы громко, пафосно и глуповато не звучали бы мои слова, но это так. Все закончилось клоунством и опасных противников превратили в безопасных деятелей гей-парадов и вечерних телепередач.
Просто в целом, я хочу сказать, что это движение - не было гей-движением, оно было за свободу человека говорить, писать и мыслить. Формы для этого изобретались достаточно эпатажные, и, может быть, художественная ценность их не абсолютна - но гражданская ценность очень значима.
А, ну да....конечно отдельным эшелоном в формировании этой культуры, конечно же идет сам Эдуард Лимонов.
Эдуард Вениаминович Лимонов (Савенко) (родился 22 февраля 1943, Дзержинск, Горьковская область) — русский писатель, поэт, публицист, российский политический деятель, бывший председатель запрещённой в России Национал-большевистской партии (НБП), нынешний председатель одноимённых партии и коалиции «Другая Россия». Депутат и член совета Национальной Ассамблеи Российской Федерации. Автор популярных оппозиционных проектов 2000-х годов: «Другая Россия», Марш Несогласных, Национальная Ассамблея, «Стратегия-31». Автор концепции, организатор и постоянный участник «Стратегии-31» — гражданских акций протеста на Триумфальной площади Москвы в защиту 31 статьи Конституции РФ. Также автор «Стратегии-2011» по участию в выборах оппозиционных партий несмотря на ограничения Минюста и Центральной избирательной комиссии. Инициатор Комитета национального спасения по уличному опротестованию парламентских выборов 2011 года как заведомо несвободных.
2 марта 2009 года декларировал своё намерение стать единым кандидатом от оппозиции на выборах президента России 2012 года. Центризбирком РФ отказал ему в регистрации.
_________________ Libation for failure
Последний раз редактировалось: Анхесенпаатон Ра (Чт Авг 01, 2013 1:52 am), всего редактировалось 1 раз
Ну помимо того, что на него работал Могутин, можно сказать что отчасти стиль этой социальной активности и отражения порнографии и гомосексуализьма в литературе - в том числе, как признак свободы - это его можно считать тем, кто задал эту моду. Вообще, я думаю, что никто из друзей из слэш-сообщества не догадывается, в чем истинный смысл борьбы авторитарного государства с гомосексуализмом, и в чем его суть. Суть не в том, что государство пинает милых няшных гейчиков, а в диссидентстве.
В том, что люди эти как правило достаточно умны, влиятельны, поддерживемы литературной и артистической элитой, они не борятся за права, они протестуют против узости тоталитарного мышления. Они...террористы для системы, они - это то, что способно своим влиянием ее взорвать. И беда тут не в гомосексуализме - это лишь одна из форм доказательства абсурдности мира. Но факт остается фактом, путь к обретению гражданских свобод в нашей стране (да и не только) идет через жопу.
Кончаем, однако шутить.
Все дело в этом романе, написанном в 1976 году, изданном в 1979 в Париже, в России впервые изданном в 1991 году.
Проходя между часом дня и тремя по Мэдисон-авеню, там где ее пересекает
55-я улица, не поленитесь, задерните голову и взгляните вверх -- на немытые
окна черного здания отеля "Винслоу". Там, на последнем, 16-ом этаже, на
среднем, одном из трех балконов гостиницы сижу полуголый я. Обычно я ем щи и
одновременно меня обжигает солнце, до которого я большой охотник. Щи с
кислой капустой моя обычная пища, я ем их кастрюлю за кастрюлей, изо дня в
день, и кроме щей почти ничего не ем. Ложка, которой я ем щи -- деревянная и
привезена из России. Она разукрашена золотыми, алыми и черными цветами.
Окружающие оффисы своими дымчатыми стеклами-стенами -- тысячью глаз
клерков, секретарш и менеджеров глазеют на меня. Почти, а иногда вовсе голый
человек, едящий щи из кастрюли. Они, впрочем, не знают, что это щи. Видят,
что раз в два дня человек готовит тут же на балконе в огромной кастрюле, на
электрической плитке что-то варварское, испускающее дым. Когда-то я жрал еще
курицу, но потом жрать курицу перестал. Преимущества щей такие, их пять: 1.
Стоят очень дешево, два-три доллара обходится кастрюля, а кастрюли хватает
на два дня! 2. Не скисают вне холодильника даже в большую жару. 3. Готовятся
быстро -- всего полтора часа. 4. Можно и нужно жрать их холодными. 5. Нет
лучше пищи для лета, потому как кислые.
Я, задыхаясь, жру голый на балконе. Я не стесняюсь этих неизвестных мне
людей в оффисах и их глаз. Иногда я еще вешаю на гвоздь, вбитый в раму окна,
маленький зеленый батарейный транзистор, подаренный мне Алешкой Славковым --
поэтом, собирающимся стать иезуитом. Увеселяю принятие пищи музыкой.
Предпочитаю испанскую станцию. Я не стеснительный. Я часто вожусь с голой
жопой и бледным на фоне всего остального тела членом в своей неглубокой
комнатке, и мне плевать, видят они меня или не видят, клерки, секретарши и
менеджеры. Скорее я хотел бы, чтобы видели. Они, наверное, ко мне уже
привыкли и, может быть, скучают в те дни, когда я не выползаю на свой
балкон. Я думаю, они называют меня -- "этот крейзи напротив".
Комнатка моя имеет 4 шага в длину и 3 в ширину. На стенах, прикрывая
пятна, оставшиеся от прежних жильцов, висят: большой портрет Мао Цзэ Дуна --
предмет ужаса для всех людей, которые заходят ко мне; портрет Патриции
Херст; моя собственная фотография на фоне икон и кирпичной стены, а я с
толстым томом -- может быть словарь или библия -- в руках, и в пиджаке из
114 кусочков, который сшил сам -- Лимонов, монстр из прошлого; портрет Андре
Бретона, основателя сюрреалистической школы, который я вожу с собой уже
много лет, и которого Андре Бретона обычно никто их приходящих ко мне не
знает; призыв защищать гражданские права педерастов; еще какие-то призывы, в
том числе плакат, призывающий голосовать за Рабочей партии кандидатов;
картины моего друга художника Хачатуряна; множество мелких бумажек. В
изголовье кровати у меня плакат -- "За Вашу и Нашу свободу", оставшийся от
демонстрации у здания "Нью Йорк Таймз". Дополняют декоративное убранство
стен две полки с книгами. В основном -- поэзия.
Я думаю, вам уже ясно, что я за тип, хотя я и забыл представиться. Я
начал трепаться, но не объявил вам, кто я такой, я забыл, заговорился,
обрадовался возможности, наконец, обрушить на вас свой голос, а кому он
принадлежит -- не объявил. Простите, виноват, сейчас все исправим.
Я получаю Вэлфер. Я живу на вашем иждивении, вы платите налоги, а я ни
хуя не делаю, хожу два раза в месяц в просторный и чистый оффис на Бродвее
1515, и получаю свои чеки. Я считаю, что я подонок, отброс общества, нет во
мне стыда и совести, потому она меня и не мучит, и работу я искать не
собираюсь, я хочу получать ваши деньги до конца дней своих. И зовут меня
Эдичка.
Так начинается это произведение. И вы уже по языку в принципе можете оценить то новаторство которые филологически правильные слэшеры и юные горячие головы испуганно называют "неправомерным смешением литературного стиля с разговорной и офисной лексикой" - ну это первые...а вторые называют..."Ой, там столько матов!". Обеим группам на мой взгляд следовало бы чуть больше читать и изучать окружающий мир. Так как этот "феномен" литературного русского языка уже достаточно стар и известен. Я бы уже даже назвала его своего рода современной литературной классикой.
Произведение интересно не только тем. Оно интересно и насмешливой историей американской эмиграции, и нюансов тамошнего выживания, я немножко знакома с этой темой, и с этими людьми, и да, наблюдения справедливые и честные, ну может быть для кого-то и обидные, потому что правда ....ну и самое главное новаторство помимо сарказма и юмора и острого взгляда и метких определений и новаторского языка....у Лимонова, хоть он под страхом смерти от пиявок теперь в этом не признается, это конечно описание сексуальных сцен и любовных отношений.
Всем известна эта западня, когда нету ни слов, кроме медицинских, ни воспитание не позволяет говорить ни о чем кроме романтической любви или рабоче-крестьянской крепкой семье. А он говорил о патологической влюбленности в собственную жену-блядь, и пра йоблю, как она есть. С применением таких пугающих "матов"...но так прекрасно и живописно улавливающих самую суть русского понимания эротики и секса.
Приходя домой, я ложился в постель и, сознаюсь, господа, ведь во мне
все еще бродила живая распутная Елена, сознаюсь, я лежал-лежал,
вздыхал-вздыхал, жалел свое никому не нужное тело, а оно было молодым и
красивым, -- уже тогда я, дрожа от холода, загорал на великолепной крыше
невеликолепного "Винслоу" -- действительно молодым и красивым, ребята, и так
мне было больно, что я не нужен Елене, так страшно, что я, не убегая от
своих страхов, воспоминаний и воображения, пытался получить удовольствие от
них. Я использовал их -- воспоминания и страхи -- я в томлении мял свой
член, я не специально, -- это получалось по-звериному автоматически, --
ложась в постель, я неизменно думал о Елене, беспокоясь, почему ее нет
рядом, ведь последние годы она лежала со мной, почему же ее сейчас нет.
Короче, я в конце концов совокуплялся с духом. Обыкновенно совокупления были
групповыми -- то есть она ебалась с кем-то у меня на виду, а потом я ебал
ее. Закрыв глаза, я представлял все это и порой воздвигал очень сложные
конструкции. Во время этих сеансов глаза у меня были полны слез -- я рыдал,
но что мне оставалось делать -- я рыдал и кончал, и сперма выплескивалась на
мой уже загорелый живот. Ах, какой у меня животик -- вы бы посмотрели --
прелесть. Бедное эдичкино тельце, до чего довела его паршивая русская девка.
Сестра моя , сестричка! Дурочка моя!
Она вытесняла меня в мир мастурбации на ее темы уже давно. С осени,
когда завела любовника и стала меньше делать это со мной. Я чувствовал
неладное и говорил: "Елена, признайся, у тебя ведь есть любовник?" Она не
очень-то отказывалась, но не говорила ни да ни нет, она томительно шептала
мне что-то горячее и возбуждающее, и мне бесконечно хотелось ее. И при
воспоминании о том ее горячем шепоте хочется до сих пор, у меня постыдно
встает хуй.
Помимо любовных переживаний с женой герой произведения "Это я - Эдичка" рассуждает порой и об истоках своих гомосексуальных переживаний:
Попался он без меня -- сел в тюрьму за попытку изнасилования женщины, с
которой он до этого много раз имел любовь. В тюрьме он работал на кухне и...
писал стихи. Когда он вышел -- его хорошо и глубоко пырнули ножом. "Не
помогло и мое сало!" -- жаловался он мне, когда я пришел к нему в больницу.
Он был добрый по отношению ко мне, он поощрял меня к писанию стихов и
очень любил стихи слушать. По его просьбе я несколько летних сезонов подряд
на городском пляже читал изумленной толпе стихи, приблизительно такого
содержания:
Мою девушку из машины За руки вытащат люди Я посмотрю как мужчины Ее
насиловать будут
Мужчины с крутыми затылками С запахом папирос дешевых Кобелями забегают
пылкими Возле бедер твоих лажовых...
Смешно и грустно читать эти стихи, написанные 16-ти-летним человеком,
но я вынужден признать перед самим собой, что есть в них
неприятно-пророческая нотка -- выебал мир мою любовь -- мою Елену, и именно
эти -- с крутыми затылками -- бизнесмены и коммерсанты ебут сейчас мою
Еленушку...
Я был предан Сане душой и телом. Если бы он хотел, я бы, наверное, с
ним спал. Но он, очевидно, не знал, что можно меня так использовать, или у
него не было к этому наклонности, или он не был для этого достаточно тонок,
а массовая русская культура не принесла ему этого на блюдечке, как приносит
человеку американская.
Такова предистория. Любовь к сильным мужчинам. Признаю и теперь вижу.
Саня Красный был так силен, что ломал брусья в ограде танцевальной площадки,
брусья же были толщиной в крепкую руку здорового человека. Правда, он делал
это только тогда, когда у нас не было 50 копеек заплатить за вход.
Гена был высок, строен и похож на молодого нациста. Синие глаза.
Красивее мужика я не встречал.
Теперь-то мне понятны мои дружбы, это только две, наиболее
запомнившиеся, были и другие, но много лет я жил как в чаду, и только моя
трагедия вдруг открыла мне глаза, я смог посмотреть на свою жизнь с
неожиданной точки зрения.
Ну, я как-то обосновал внимавшему Кириллу свое желание. Он всегда так
слушает рассказы собеседников, не только мои, будто это главное дело его
жизни, с очень заинтересованным видом, но это только вид.
Ну и для тех, кто еще не убедился, что великого деятеля национального сопротивления стоит читать, на мой взгляд единственная гениальная эротическая гомосексуальная сцена на русском языке, в изданной русской литературе:
В своем желании уничтожить ненавистный галлон мы уже вели себя как
рвущиеся к победе спортсмены. Я к тому же имел дурную привычку смешивать
напитки. Для оживления, как я утверждал, я выпил еще в промежутках между
красным бургундским пару банок зля и несколько стаканчиков водки. Поэтому не
удивительно, что время стало темным мешком, и что следующее озарение,
открытие глаз, назовите как угодно, обнаружило меня и Александра в каком-то
храме. Шла служба. Одного я не мог понять -- синагога это или другой какой
храм. Больше я склонялся к тому, что это синагога. Мы сидели на лавке,
Александр почему-то все время улыбался, вид у него был очень радостный.
Может, ему что-то только что подарили. Может, деньги.
Затем я обратился к себе. Продолжим наши игры. Я вынул из сапога свой
любимый нож и воткнул его в пол, вернее, в доски -- составляющие опору для
ног -- рядом целая семья верующих обменялась дикими взглядами. "Я никого не
собираюсь резать, господа евреи, или католики, или протестанты, я просто
люблю оружие без памяти и у меня нет своего храма, где бы я мог молиться
Великому Ножу или Великому Револьверу. Нет, поэтому я молюсь ему здесь", --
так я подумал. Далее я включился в какой-то бред, несколько раз выдирал нож
из доски и целовал его, опять втыкал его в подножье. Один раз я уронил Его
Величество нож, и тот загремел на весь храм, потому что рукоятка была
тяжелая, металлическая у моего золингеновского немецкого друга. Кончилось
это дело тем, что священник всем дал свою руку, даже глупо улыбающемуся
Александру дал, а мне не дал. Я было обиделся, а потом забыл об обиде --
справедливо решив, что не следует обижаться на священника неизвестной
религии.
Опять была темная яма, и новое озарение наступило, обозначив
улыбающиеся лица жриц любви, которые из особой склонности к нам, совершенно
пьяным, но, я думаю, очень симпатичным очкастым личностям соглашались
проделать с нами любовь за 5 долларов. Они были очень милые, эти девочки,
неприятных Александр не остановил бы, и они не остановили бы его, они были
светлошоколадного цвета, их было две, они были куда красивее порядочных
женщин. На 8-й авеню много красивых и даже трогательных проституток, на
Лексингтон тоже много красивых, я когда там жил, всякий вечер с ними
раскланивался.
Девочки лепетали что-то приятное и, обняв нас, тянули с собой. У них
наметанный глаз, они точно и определенно знали, что у нас пять долларов на
двоих и не больше, уж их не проведешь. Конечно, главный их интерес --
деньги, но они явно не чужды человеческих чувств. От них приятно пахло,
ножки их были вызывающе длинны, девочки были куда лучше любой нормальной
секретарши, или американской прыщавой студентки. Я ничего против них не
имел, и почему я не пошел тогда с ними, и отправил Александра наслаждаться
одного, обещав его подождать, не знаю. Думаю, что уже поселилось во мне
что-то, что заставляло меня думать: "Все женщины неприятны, проститутки куда
лучше всех остальных женщин, в них почти нет лжи, они естественные женщины,
и если не в дождь, не в плохую погоду, когда нет клиентов, они берутся с
нами двумя делать любовь за пять долларов, то это уже явно их прихоть. Но
все-таки я с ними не пойду".
Вдаваться в подробности я не хотел, но знал, что сегодня я с ними не
пойду, как-нибудь в другой раз. Почему? Может, я боялся? Неправда, они были
такие задушевные и свои, мне казалось, что до этого я учился с ними в одном
классе. И в том моем апрельском состоянии я принципиально лишился инстинкта
самосохранения, вообще никого и ничего в этом мире не боялся, потому что был
готов умереть в любой момент. По-моему, я тогда несознательно, но все-таки
искал смерти. Что ж мне было бояться двух красивых кошачьих созданий.
Заманивали? Сутенеров боялся? Знаете, мне плевать, у меня ничего нет. Не в
этом дело. Женщины для меня уже не существовали. Я был крепко пьян, почти
бессознательно, но я отвергал их, тем более значит то, что произошло чуть
позже в ту ночь, было неслучайно, мой организм хотел этого.
Я оставил Александра, он отправился с одной из девочек делать любовь, к
ней, а я ушел в темные провалы улиц Веста, куда-то в десятую и одиннадцатую
авеню. Помню себя уходящего, как будто глазами постороннего смотрел себе в
спину.
Следующий свет вспыхнул, когда я вошел на территорию какого-то
огороженного участка, как бы для детей. Темные углы всегда тянули меня.
Помню, и в Москве я любил ходить в заколоченные дома, которых все боялись и
где как будто жили бандиты. Прилично выпив,, я вспоминал про такие дома,
отправлялся к ним, и перебравшись через разбитые окна или двери внутрь,
перешагивая через кучи окаменевшего дерьма и лужи мочи, ругаясь и напевая
русские народные песни -- обнаруживал внутри каких-нибудь несчастных
личностей, алкоголиков или бродяг, с которыми познакомившись, заводил
продолжительные и бестолковые беседы. Однажды меня в таком месте крепко
двинули бутылкой по голове и забрали два рубля денег. Но привычка осталась.
Итак, я вошел на территорию, где были качели и еще какие-то аттракционы
для детей, в середине сиял фонарь, а все углы были заманчиво темными. Я
пошел, конечно, в самую большую темноту. Пробираясь между железными балками,
на которых покоился неизвестного назначения помост, я чертыхался и утопал в
песке моими высокими каблуками. Зачем там был песок, до сих пор не понимаю.
Или это была песочница, чтобы в ней играли дети. Но зачем тогда все эти
железные балки? Или это была стоянка машин, и они во второй слой въезжали на
помост. Не знаю. Это навсегда останется тайной, ибо недавно я пытался найти
это место, но безуспешно. Может, там что-то построили, что невероятно в
столь короткий срок, а, скорее, я перепутал улицы. Пойду туда еще как-нибудь
поищу, если найду, скажу.
Я по железной лесенке влез на деревянный помост -- спустил ноги и сидел
на краешке помоста болтая ногами. Хуля делать, ночь, я ждал приключений и
поглядывал по сторонам. Было тихо, хотя откуда-то издалека доносились крики,
топот, кто-то кого-то ловил, музыка, шарканье подошв. Я сидел и болтал
ногами. Свободная личность в свободном мире. Можно было совершить все что
угодно. Зарезать кого-нибудь, к примеру. Все было доступно и просто.
Алкоголь выветривался. Свободной личности надоело сидеть на помосте. Она
прыгнула вниз. Я прыгнул вниз, в песок.
И тут я увидел Криса. То есть я, конечно, только потом узнал, что его
зовут Крис. Прислонившись к кирпичной стене, сидел черный парень. Широкая
черная шляпа лежала рядом на песке. Потом я имел время ее рассмотреть, она
была украшена темнозеленой лентой, расшитой золотыми нитками. Вообще как я
потом увидел, он был одет в эти три цвета -- черный, темно-зеленый и
золотой. Эти цвета включала его жилетка, его брюки, туфли и рубашка. Но
когда я спрыгнул и увидел его прямо перед собой -- он предстал мне черным
парнем, одетым в черное -- таинственно и холодно сверкавшим мне навстречу
глазами.
-- Хай! -- сказал я.
-- Хай! -- равнодушно ответил он.
-- Меня зовут Эдвард, -- сказал я, сделав пару шагов по направлению к
нему.
Он издал какой-то ничего не значащий презрительный звук.
-- У тебя ничего нет выпить? -- спросил я его.
-- Фак офф! -- сказал он, что значит отъебись.
Я подумал -- интересно, почему он тут сидит, на пьяного или наркомана
он не похож, нет этой осовелости, спать если собрался здесь, так вроде на
бродягу не похож. Может, скрывается от полиции? Я не из тех, кто кого-то
выдает. Я бы ему еще и помог спрятаться. Злой только он очень. Я посмотрел
на него, и сделал несколько шагов по направлению к нему и присел рядом с
ним. Он холодно наблюдал и не двигался. Я, сидя на корточках, заглянул ему в
лицо.
Широкий хищный нос, глубоко уходящие ноздри, губы необычайные для
черного -- строгие и не пухлые, крепкая грудь. Здоровый парень, наверное,
если встанет, будет на голову выше меня. Молодой, лет 25-30, не больше.
Широкие штанины черных брюк лежат на песке.
-- Слушай, как тебя зовут? -- сказал я.
Тут уж он не выдержал, видно, я ему крепко надоел со своим
разглядыванием и расспросами. Он молча и быстро бросился на меня. Прямо из
своей сидячей позиции он метнулся и моментально скрутил меня, через
мгновение я уже лежал под ним, и судя по всему он собирался меня придушить,
и совсем, не слегка .
Я сразу отказался от борьбы с ним, у меня была слишком невыгодная
позиция. Единственное, что я успел сделать когда он метнулся на меня, это
подвернул правую руку под правое бедро и одновременно подогнул под себя
правую ногу. Таким образом, подмятый им, я лежал на правом боку. Это была
хорошая хитрость, потому что моя спрятанная кисть свободно проникала в сапог
и схватилась за рукоять ножа. Если он имеет намерение придушить меня совсем
-- я зарежу его, -- подумал я холодно. Он придавил меня всего, но правая
рука могла свободно двигаться. Этого он не учел.
Мне не было страшно. Честное слово, совершенно не страшно. Я же говорю,
что имел тогда какой-то подсознательный инстинкт, тягу к смерти. Пуст
сделался мир без любви, это только короткая формулировка, но за ней --
слезы, униженное честолюбие, убогий отель, неудовлетворенный до
головокружения секс, обида на Елену и весь мир, который только сейчас,
честно и глумливо похохатывая, показал мне, до какой степени я ему не нужен,
и был не нужен всегда, не пустые, но наполненные отчаянием и ужасом часы,
страшные сны и страшные рассветы.
Этот парень душил меня, это было справедливо, потому что два месяца
назад я душил Елену, ведь ничто не должно оставаться безнаказанным, он душил
меня, а я не торопился со своим ножом. Может быть, я его и не вынул бы
вовсе, или вынул, не знаю, но он внезапно ослабил руки, может, гнев его
прошел. Мы лежали, задыхаясь, он тоже задыхался от усилий, душить нелегко, я
это знаю по себе, не так просто, как кажется.
Пахло сырым песком, шаркали подошвы за оградой, это по улице проходили
одинокие ночные прохожие. Внезапно я высвободил свои руки и обхватил ими его
спину. -- Я хочу тебя, -- сказал я ему, -- давай делать любовь?
Я не навязывался ему, неправда, все произошло само собой. Я был
невиновен, у меня встал хуй от этой возни и от тяжести его тела. Это не была
тяжесть Раймоновой туши, природа тяжести этого парня была другая. Я сказал
ему -- "Давай делать любовь", но он и сам, наверное, понял, что я его хочу
-- мой хуй наверняка воткнулся в его живот, он не мог его не почувствовать.
Он улыбнулся.
-- Бэби, -- сказал он.
-- Дарлинг, -- сказал я.
Я перевернулся, приподнялся и сел. Мы стали целоваться. Я думаю, мы
были с ним одного возраста, или он был даже младше, но то что он был
значительно крупнее и мужественнее меня как-то само собой распределило наши
роли. Его поцелуи не были старческим слюнопусканием Раймона, теперь я
понимал разницу. Крепкие поцелуи сильного парня, вероятно, преступника.
Верхнюю губу его пересекал шрам. Я осторожно погладил его шрам пальцами. Он
поймал губами и поцеловал мою руку, палец за пальцем, как я делал когда-то
Елене. Я расстегнул ему рубашку и стал целовать его в грудь и в шею.
Особенно я люблю обниматься как дети, закидывая руки далеко за шею, обнимая
шею, а не плечи. Я обнимал его, от него пахло крепким одеколоном и каким-то
острым алкоголем, а может быть, это был запах его молодого тела. Он
доставлял мне удовольствие. Я ведь любил красивое и здоровое в этом мире. Он
был красив, высок, силен и строен, и наверняка преступник. Это мне
дополнительно нравилось. Непрерывно целуя его в грудь я спустился до того
места, где расстегнутая рубашка уходила в брюки, скрывалась под брючным
поясом. Мои губы уперлись в пряжку. Подбородок ощутил его напряженный член
под тонкой брючной материей. Я расстегнул ему зиппер, отвернул край трусиков
и вынул член.
В России часто говорили о сексуальных преимуществах черных перед
белыми. Легенды рассказывали о размерах их членов. И вот это легендарное
орудие передо мной. Несмотря на самое искреннее желание любви с ним,
любопытство мое тоже выскочило откуда-то из меня и глазело. "Ишь ты, черный
совсем, или с оттенком", -- впрочем, не очень хорошо было видно, хотя я и
привык к темноте. Член у него был большой. Но едва ли намного больше моего.
Может, толще. Впрочем, это на глаз. Любопытство спряталось в меня. Вышло
желание.
Психологически я был очень доволен тем, что со мной происходило.
Впервые за несколько месяцев я был в ситуации, которая мне целиком и
полностью нравилась. Я хотел его хуй в свой рот. Я чувствовал, что это
доставит мне наслаждение, меня тянуло взять его хуй к себе в рот, и больше
всего мне хотелось ощутить вкус его спермы, увидеть, как он дергается,
ощутить это, обнимая его тело. И я взял его хуй и первый раз обвел языком
напряженную его головку. Крис вздрогнул.
Я думаю, я хорошо умею это делать, очень хорошо, потому что от природы
своей человек я утонченный и не ленивый, к тому же я не гедонист, то есть не
тот, кто ищет наслаждения только для себя, кончить во что бы то ни стало,
добиться своего оргазма и все. Я хороший партнер -- я получаю наслаждение от
стонов, криков и удовольствия другого или другой. Потому я занимался его
членом безо всяких размышлений, всецело отдавшись чувству и повинуясь
желанию. Левой рукой я, подобрав снизу, поглаживал его яйца. Он постанывал,
откинувшись на руки, постанывал тихо, со всхлипом. Может быть, он произносил
"О май Гат!"
Постепенно он очень раскачался и подыгрывал мне бедрами, посылая свой
хуй мне поглубже в горло. Он лежал чуть боком на песке, на локте правой
руки, левой чуть поглаживая мою шею и волосы. Я скользил языком и губами по
его члену, ловко выводя замысловатые узоры, чередуя легкие касания и
глубокие почти заглатывания его члена. Один раз я едва не задохнулся. Но и
этому я был рад.
Что происходило с мои членом? Я лежал животом и членом на песке, и при
каждом моем движении тер его о песок сквозь мои тонкие джинсы. Хуй мой
отзывался на все происходящее сладостным зудением. Вряд ли я хотел в тот
момент еще чего-нибудь. Я был совершенно счастлив. Я имел отношения. Другой
человек снизошел до меня, и я имел отношения. Каким униженным и несчастным я
был целых два месяца. И вот наконец. Я был ему страшно благодарен, мне
хотелось, чтоб ему было очень хорошо, и я думаю, ему было очень хорошо. Я не
только поместил его крепкий и толстый хуй у себя во рту, нет, эта любовь,
которой мы занимались, эти действия символизировали гораздо большее --
символизировали для меня жизнь, победу жизни, возврат к жизни. Я причащался
его хуя, крепкий хуй парня с 8-й авеню и 42-й улицы, я почти не сомневаюсь,
что преступника, был для меня орудие жизни, сама жизнь. И когда я добился
его оргазма, когда этот фонтан вышвырнулся в меня, ко мне в рот, я был
совершенно счастлив. Вы знаете вкус спермы? Это вкус живого. Я не знаю
ничего более живого на вкус, чем сперма.
В упоении я вылизал всю сперму с его хуя и яиц, то, что пролилось я
подобрал, подлизал и поглотил. Я разыскал капельки спермы между его волос,
мельчайшие я отыскал.
Я думаю, Крис был поражен, вряд ли он понимал, конечно, он не понимал,
не мог понимать, что он для меня значит и его поражал энтузиазм, с каким я
все это проделал. Он был мне благодарен, со всей нежностью, на какую он был
способен, гладил мою шею и волосы, лицом я уткнулся в его пах, и лежал не
двигаясь, так вот он гладил меня руками и бормотал "Май бэби, май бэби!"
Слушайте, есть мораль, есть в мире приличные люди, есть конторы и
банки, есть постели, в них спят мужчины и женщины, тоже очень приличные. Все
происходило и происходит в одно время. И были мы с Крисом, случайно
встретившиеся здесь, в грязном песке, на пустыре огромного Великого города,
Вавилона, ей-Богу, Вавилона, и вот мы лежали и он гладил мои волосы.
Беспризорные дети мира.
Я никому не был нужен, больше чем за два месяца никто и рукой не
прикасался ко мне, а тут он гладил меня и говорил: "Мой мальчик, мой
мальчик!" Я чуть не плакал, несмотря на свой вечный гонор и иронию я был
загнанное существо, вконец загнанное и усталое, и-нужно мне было именно это
-- рука другого человека, гладящая меня по голове, ласкающая меня. Слезы
собирались, собирались во мне и потекли. Его пах отдавал чем-то специфически
мускусным, я плакал, глубже зарываясь лицом в теплое месиво его яиц, волос и
хуя. Я не думаю, чтоб он был сентиментальным существом, но он почувствовал,
что я плачу, и спросил меня почему, насильно поднял мое лицо и стал вытирать
его руками. Здоровенные были руки у Криса.
Ебаная жизнь, которая делает нас зверями. Вот мы сошлись здесь в грязи
и нам нечего было делить. Он обнял меня и стал успокаивать. Он делал все
так, как я хотел, я этого не ожидал. Когда я волнуюсь, у меня поднимаются
все волоски на теле, как бы мельчайшие уколы, сотни, тысячи мельчайших
уколов поднимают мои волоски, мне становится холодно и я дрожу. Впервые за
долгое время я не относился к себе с жалостью. Я обнимал его за шею, он
обнимал меня, и я сказал ему: "Ай эм Эди. У меня никого нет. Ты будешь
любить меня? Да? И мы всегда будем вместе? Да?"
Он сказал: -- Да, бэби, да, успокойся.
Тогда я оторвался от него, нырнул правой рукой в сапог и вытащил мой
нож. "Если ты изменишь мне, -- с еще не высохшими слезами на глазах сказал я
ему, -- я зарежу тебя!" По слабому знанию английского языка все это звучало
очень тарабарски, такая сложная фраза, но он понял. Он сказал, что не
изменит.
Я сказал ему: -- Дарлинг!
Он сказал: -- Май бэби!
-- Мы будем всегда ходить с тобой вместе и не расставаться, да? --
сказал я.
-- Да, бэби, всегда вместе, -- сказал он серьезно.
Я не думаю, чтобы он врал. У него были свои дела, но я, охуевший от
одиночества, ему подходил. Это не значило, что мы навеки соединялись в наших
отношениях. Просто сейчас я был нужен ему, я мог бы с ним встречаться, он бы
меня ждал в барах или просто на улицах, может быть и наверняка я принял бы
участие в каких-то его делах, возможно, криминальных. Мне было все равно,
каких делах, я хотел этого -- это была жизнь, я был нужен жизни, пусть
такой, да какой угодно, но нужен. Он брал меня, я был совершенно счастлив,
он брал меня. Мы разговаривали. Тогда-то я и узнал, что его зовут Крис. Он
сказал, что утром мы пойдем к нему, туда, где он живет, но ночь мы должны
пересидеть здесь. Я не стал расспрашивать, почему, с меня было достаточно
того, что он предложил мне жить у него. Я был как собака, опять нашедшая
хозяина, я перегрыз бы сейчас за него глотку любому полицейскому или кому
угодно.
Мы вполголоса беседовали на том же тарабарском языке. Иногда я
забывался и начинал говорить по-русски. Он тихонько смеялся и я тут же
научил его нескольким словам по-русски. Это не были с точки зрения
порядочного человека хорошие слова, нет, это были плохие слова -- хуй,
любовь, и еще что-то в том же духе.
Мне захотелось его среди этой беседы, я совсем распустился, я черт
знает что начал творить. Я стащил с себя брюки, мне хотелось, чтоб он меня
выебал. Я стащил с себя брюки, стащил сапоги. Трусы я приказал ему разорвать
на мне, мне хотелось, чтоб он именно разорвал, и он послушно разорвал на мне
мои красные трусики. Я отшвырнул их далеко в сторону.
В этот момент я действительно был женщиной, капризной, требовательной и
наверное соблазнительной, потому что я помню себя игриво вихляющим своей
попкой, упершись руками в песок. Моя оттопыренная попка, которой
оттопыренности завидовала даже Елена, она делала что-то помимо меня -- она
сладостно изгибалась, и помню, что ее голость, белость и беззащитность
доставляли мне величайшее удовольствие. Думаю, это были чисто женские
ощущения. Я шептал ему: "Фак ми, фак ми, фак ми!"
Крис тяжело дышал. Думаю, я до крайности возбудил его. Я не знаю, что
он сделал, возможно, он смочил свой хуй собственной слюной, но постепенно он
входил в меня, его хуй. Это ощущение заполненности я не забуду никогда.
Боль? Я с детства был любитель всевозможных диких ощущений. Еще до женщин,
мастурбирующим подростком, бледным онанистом, я придумал один самодельный
способ -- я вставлял в анальное отверстие всякие предметы, от карандаша до
свечки, иногда довольно толстые предметы -- этот двойной онанизм -- хуя и
через анальное отверстие был, помню, очень животным, очень сильным и
глубоким. Так что его хуй в моей попке не испугал меня, и мне не было очень
больно даже в первое мгновение. Очевидно, я расстянул свою дырочку давно. Но
восхитительное чувство заполненности -- это было ново.
Он ебал меня, и я начал стонать. Он ебал меня, а одной рукой ласкал мой
член, я ныл, стонал, изгибался и стонал громче и сладостней. Наконец, он
сказал мне: "Тише, бэби, кто-нибудь услышит!" Я ответил, что я ничего не
боюсь, но подумав о нем, все же стал стонать и охать тише.
Я вел себя сейчас в точности так же, как вела себя моя жена, когда я
ебал ее. Я поймал себя на этом ощущении, и мне подумалось: "Так вот какая
она, так вот какие они!", и ликование прошло по моему телу. В последнем
судорожном движении мы зарылись в песок и я раздавил свой оргазм в песке,
одновременно ощущая горячее жжение внутри меня. Он кончил в меня. Мы в
изнеможении валялись в песке. Хуй мой зарылся в песок, его приятно кололи
песчинки, чуть ли не сразу он встал вновь.
Потом одевшись, мы устроились поудобнее чтобы спать. Он занял свое
прежнее место у стены, а я устроился возле, положив голову ему на грудь, и
обнявши его руками за шею -- позу эту я очень люблю. Он обнял меня и мы
уснули...
Следующая тема Предыдущая тема
Вы не можете начинать темы Вы не можете отвечать на сообщения Вы не можете редактировать свои сообщения Вы не можете удалять свои сообщения Вы не можете голосовать в опросах